Молитва.

[f_l_o_e]

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго.
Владыко Христе Боже, Иже страстьми Своими страсти моя исцеливый и язвами
Своими язвы моя уврачевавый, даруй мне, много Тебе прегрешившему, слезы умиления...
Покоянная молитва.

Царю было плохо, очень плохо, а когда ему было так тяжко, монарх впадал в полный душевный раздрай. На этот раз было совсем туго, Щуколов развалился на троне полуголый, из одежды на нем были только сапоги, грязные трусы и мантия, в которую он кутался, поскольку из приоткрытых окон тронного зала тянул по-осеннему прохладный сквозняк, от него сразу становилось зябко и грустно из-за осознания ушедшего лета и близящейся зимы. Царь был до неприличия пьян, по-пьяному слезлив и отчаянно жаловался на жизнь.

- Ну зачем же я так, зачем, зачем... Я ведь хороший человек, просто должность такая, надо, что бы кто то взял, да по жесткому так, оборонил, защитил. Ради общественного блага! Ради самих же холопов, пойми! Пойми, ведь не просто так давлю холопов, а для их же пользы. Что бы смирный был холоп, царя любил, а когда холоп смирный и царя любит, у него ведь тогда и жизнь складываться начинает, через эту любовь он и обретает своё счастье. А когда холоп беспокойный? Без хозяина холоп теряет душевные ориентиры, пропадает совершенно! Сомневаться начинает, сам размышляет! Думает! Куда такая дорожка может привести? А я скажу тебе куда, на площади она приводит холопов, а тогда что? Придется задавить ещё больше холопов. А ради чего? Уже и не понятно, лучше сразу прижать, прижать...

Царь опрокинул в горло ещё один стакан водки, а затем горько разрыдался, не в первый за этот вечер раз, и явно не последний. Когда Царь воображал, будто бы у него проснулось то чувство, которое холопы называют совестью, он всегда себя вел подобным образом, пил безудержу и так же отчаянно каялся, либо мне, либо попу Гундяю, либо гимнастке, в этот раз вахта при раскисшем Щуколове выпала мне. Битый час я слушал царские многословные оправдания в защиту его действий, переживал он из-за всего, за то, что суров с холуями, за то, что держит зверей в зоопарке, за то, что выпускает зверей из зоопарка пугать холопов, за то, что избивает медвежонка, обычное своё покаяние за «топтание холопа», но сегодня к этому набору добавились ещё и сожаления по поводу салоедов.

- А я ведь всё время говорю – не я, да не я, а ведь это я. И ведь знаю уже, что никто мне не верит, а всё равно говорю, что не я. Потому что наглый, привык быть наглым, Царю по другому нельзя, не будешь наглым, сожрут тебя сразу, не эти, так другие. А бедняги салоеды, просто под раздачу попали. Что им не жилось у меня под крылом? Кто их туда потащил? Не сами же пошли! Ну ведь не могут холопы решить что они чего то хотят сами! Вот мы по твоим советам как демократию построили? Сначала объяснили холопам чего они хотят, крепко объяснили, самым непонятливым с демократическими побоями в подворотне, а потом дали проголосовать. Что бы они Царя Батюшку порадовали. Родного своего. Чего они могут сами захотеть!? Значит, кто то другой объяснил! Плохому научил! Совратил чистых душой, милых моих салоедов. Я ведь их с бульбашами своими считаю, собственными. А за своё то я сам знаешь как, горой! Своё никому не отдам, лучше поломаю, сгною, сожгу, но не отдам! Как они не понимают моей любви? Было бы мне всё равно, сказал бы – плевать! Плевать, катитесь салоеды к черту! А не могу, хочу к груди прижать, как родных. Вот и душу немножко. Но ведь не сильно, ну сколько там моё войско накрошило салоедов? Тыщу? Две? Ну пять от силы! Тоже мне, повод обижаться из-за пары тыщ холопов. Их же миллионы!

И Царь снова начал пить, всхлипывая и сморкаясь в атласный платок. Выпив, Вован потребовал коньяку и гимнастку. Сейчас он был ужасен, по белесому лицу, из прищуренных опухшими веками глаз ручьём текли слезы, но при этом Щуколов глухо смеялся, мелко дрожа плечами и подбородком. Вцепившись добела пальцами в столешницу, он стал раскачиваться из стороны в сторону, коротко подвывая между приступами смеха, всё более безумного. Я тоже выпил стакан водки. Нельзя было не выпить.

- Вован, худо тебе.
- Худо советник, худо...
- Может в Храм, свечку поставишь, да Гундяя кадилом изобьёшь?
- Святая ты душа советник, святая...

Кажется Царь начал успокаиваться, мысли о походе в церковь и возжжении свечей его явно ободрили.