Милосердие.

[f_l_o_e]

Боль — это просто боль. А страдание — это боль по поводу боли.
Физическая боль не может быть слишком сильной — здесь есть жесткие биологические ограничения.
А вот производимое человеческим умом страдание может быть поистине бесконечным.

Виктор Пелевин. Бэтман Аполло.

Сидел сегодня в кафешке, вдруг, неожиданно, внезапно захотелось кофе. Кофе я не почти не пью, с тех пор как уехал из Черногории, а вот сегодня очень очень сильно захотелось большую чашку каппучино и ломоть чизкейка. Он хоть и противный в Мразькве, но есть места где он сносен. Сидел я на втором этаже, и в панорамное окно, выходящее на оживленный центр столицы, глядел как люди шныряют по своим делам, пытаясь осознать, что я чувствую по отношению к этому спутанному вороху человеческих устремлений, беспорядочно копошащемуся в ярком солнечном октябре. Люди, их мотивы, их бег, их цели. Удивительное многообразие живого мира.

Что особенно поражает, так это лица жителей столицы. О москвичах речь не идет, даже не смотря на то, что некоторые особи родившиеся в Москве, продолжают жить здесь же, а не на даче в подмосковье, сдвавя однушку понаехам, москвича, как такового давно уже не существует. Есть только столичные жители. Иногда с деланной, показушной псевдолюбовью. Так вот, лица. Я нигде, кроме Москвы, не видел столько нечастных лиц враз. Нигде вообще. Если присмотреться, то каждое из этих лиц, снующих по городу туда сюда, пропечатано иссушающим страданием, рты плотно сжаты и скривлены уголками губ вниз, в лучшем случае, а может и не в лучшем, губы нервно пытаются разгладится от прикленной рабочей улыбки, всё же, эта гримаса наверное одна из самых печальных. Лбы - рассечены либо вертикальными сосредоточенными морщинами, либо горизонтальными, оправдывающимися. А глаза, словно ждут чего то, ищут, практически отчаявшись. С каждым годом, обладатели таких лиц всё моложе, а теперь бывает и дети копируют лица родителей. Своё страдание, жители столицы, упорно пытаются прикрыть выражением пресыщенности и презрения к окружающим. От этого лучше не становится. И даже какой нибудь богатый, или просто состоятельный человек, покидает своё авто, с выражением страха и фатального ожидания неприятностей, которое скорее бы подошло для человека входящего в клетку с голодными тиграми.

Когда я смотрю на эти лица, мне становится очень жалко самого себя, потому, что они не вызывают во мне чувства сострадания. Чувства сопричастности с чужой болью, которого я никогда не испытывал. В этот момент я очень отчетливо понимаю, умом, не эмоционально, что я должен сочувствовать этим несчастным, однако при всей отчетливости и яркости остальных моих эмоций, как чувствовать эту я не знаю. Обычно я думаю о милосердии. Милосердие, как концепцию, я понимаю хорошо, оно заключается в прекращении чужих страданий. Сострадание и милосердие, два столпа, на которых держится человеческая общность, цементирующие человеческий песок и превращающие его в бетон общества. Я думаю о милосердии, о св. Брейвике и св. Чо Сен Хи и многих других святых, милосердно избавлявших людей от тягот бытия. Смотря на людей, я отчетливо понимаю, что завершение их страданий будет действительно огромным облегчением для них, настоящим спасением, восторгом раскалывающим юдоль плача, по которой они слепо бредут. Я думаю о том скольким людям я смогу принести покой? Многим за раз? Избавлять их от этого ужаса по одному?

А потом думаю, что мне эти люди? Пусть сами о себе позаботятся. Может быть им просто надо объяснить, что делать?